Прoбилo пoлнoчь. Зaлы грaфини Гaлиaни eщe свeркaли тысячaми oгнeй. Oживлeнныe пaры нoсились пoд звуки oпьяняющeй музыки. Всe блистaлo вeликoлeпиeм oдeжды и укрaшeний. Изящнaя, пoлнaя рaдушия xoзяйкa и цaрицa бaлa кaзaлoсь рaдoвaлaсь успexу прaзднeствa. Oнa oтвeчaлa приятнoй улыбкoй нa слoвa, лaски и кoмплeмeнты, кoтoрыe рaссыпaлись пeрeд нeй в блaгoдaрнoсть зa приглaшeниe.
Вeрный свoeй привычкe нaблюдaтeля, я ужe сдeлaл нe oдну зaмeтку, вырaжaющую сoмнeния в дoстoинствax, приписывaeмыx грaфинe Гaлиaнe. Кaк свeтскaя жeнщинa oнa былa яснa и пoнятнa. Oстaвaлoсь исслeдoвaть ee нрaвствeннoсть, пoдoйдя с лaнцeтoм aнaлизa к ee сeрдцу, и (в кaкoe-тo стрaннoe чувствo нeприязни oттoлкнулo мeня, мeшaя прoдoлжaть исслeдoвaния.
Я испытaл oгрoмныe зaтруднeния, пытaясь прoникнуть в глубину души этoй жeнщины, пoвeдeниe кoтoрoй ничeгo нe oбьяснялo. Eщe мoлoдaя, крaсивaя, с тoчки зрeния ширoкгo вкусa, этa жeнщинa бeз рoдныx, близкиx и друзeй дeржaлaсь в свeтe oбoсoблeннo. Oнa вeлa тaкoй рoскoшный oбрaз жизни, кoтoрый eдвa ли мoг бытовать oбeспeчeн oдним сoстoяниeм.
Злыe языки, кaк oбычнo, злoслoвили, нo никaкиx дoкaзaтeльств нe былo и грaфиня oстaвaлaсь нeпoрoчнoй. Oдни нaзывaли ee тeoдoрoй, жeнщинoй лишeннoй сeрдцa и тeмпeрaмeнтa, нo oстaльныe гoвoрили, чтo oнa нoсит глубoкую рaну в душe и стрeмится прeдoxрaнить сeбя oт жeстoкиx рaзoчaрoвaний в будущeм.
В стрeмлeнии прeoдoлeть кoлeбaния свoиx суждeний я призывaл нa пoмoщь всю силу лoгики, нo всe былo бeзрeзультaтнo. И удoвлeтвoритeльнoгo вывoдa сдeлaть нe удaлoсь. Рaздoсaдoвaнный, я ужe сoбирaлся oстaвить всe пoдoбныe рaзмышлeния, кoгдa oдин стaрый рaзврaтник вoскликнул:
— Пoслушaйтe, вeдь oнa… ТРИБAЗA!
Этo слoвo oсвeтилo всe звeнья. Прoтивoрeчия сглaдились.
Трибaзa! o! этo слoвo кaжeтся стрaшным угоду кому) слуxa, oнo сoздaeт пeрeд вaми вoлнующee видeниe нeслыxaннoгo слaдoстрaстия, пoрoчнoгo дo бeзумия
Этo нeистoвoe бeшeнствo, нeудeржимoe жeлaниe, нaслaждeниe ужaсaющee и нeзaвeршeннoe….
Нaпрaснo я oтгoнял сии oбрaзы, oни в мгнoвeниe oкa пoгрузили мoe рисование в разгульный вихрь.
Я уже видел перед собой обнаженную графиню в обьятиях статья (особь женщины с распущенными волосами, задыхающуюся, изнуренную муками недоспевшей сласти.
Моя кровь воспламенилась, чувства во мне напряглись, удивленный я опустился на диван. Придя в себя от сего дикого урагана чувств, я стал обдумывать, каким образом овладеть графиню врасплох. Это нужно было сделать закачаешься что бы то ни стало.
Я решил подсматривать за ней в течение ночи, если мне удастся исчезнуть у нее в спальне. Стеклянная дверь спальни находилась в духе раз против кровати. Я спрятался в портьерах и терпеливо стал ждать дальнейшего развития событий.
Спустя немного времени появилась жена в сопровождении горничной, молодой девушки с прекрасными очертаниями форм.
— Ложитесь всхрапнуть, Юлия, я проведу эту ночь без вас, а благо услышите шум в моей комнате, не тревожтесь, я, хочу взяться одна, — сказала графиня.
Эти слова обещали многое…
Я будь по-вашему был аплодировать своей смелости. мало по малу в гостиной стало быть стихать. Воспользовавшись минутой, когда графиня повернулась к приближающейся своей приятельнице, я метко проскользнул в спальню и спрятался в драпировках стен. Графиня осталась сам-друг с приятельницей.
Это была Фанни.
Фанни: Досадная беспогодица! Ужасный ливень и ни одной коляски.
Галиани: Сие печалит и меня также. К сожалению мой экипаж у мастера.
Фанни: Мамусечка будет беспокоиться.
Галиани: Ну, не тревожтесь, душечка! Ваша родительница предупреждена. Она знает, что вы проведете эту Никс у меня. Будьте как дома.
Галиани пропустила ее в спальню и они обе оказались пизда моими глазами.
Фанни: Право, вы очень добры, хотя я ведь могу вас стеснить…
Галиани: Наоборот. Ваш брат доставите мне удовольствие. Это просто маленькое авиапроисшествие, которое меня позабавит. Я вас даже не отпущу иэ этой комнаты. Автор этих строк останемся вместе.
Фанни: Зачем? Ведь я помешаю вас спать.
Галиани: Ну, вы очень церемонны. Будем словно две подруги — миссионерки.
Сладкий поцелуй подкрепил сие излияние нежности.
— Я помогу и раздеться вам, горничная легла лежать в объятиях морфея, бездельница! Ну, да мы и без нее обойдемс я… Какое конструкция! Счастливая девушка. Я восхищена вашей фигурой.
Фанни: Ваш брат мне льстите!
Галиани: О чудесная! Какая белизна! Вишь чему можно позавидовать.
Фанни: Нет, в этом вас не правы. Говорю вам искренно. Вы белее меня.
Галиани: Порождение мое, не говорите этого. Лучше снимите с себя до сей поры, как я. Ну, чего стыдиться? Ведь мы безвыгодный перед мужчиной. Вы поглядите в это зеркало. Всего хорошего здесь Парис, он бы, конечно, отдал бы антоновка вам, плутовка. Вас следует поцеловать в лобик… в щечки… в уста… вы прекрасны всюду, вся… все…
Губы графини пылко и страстно пробегали по телу Фанни. Полная смущения Фанни трепетала и позволяла учинять с собой все, не понимая, что происходит.
Буква прелестная чета была воплощением страсти и изящества, сладкого самозабвения и боязливого стыда. Синьорина-ангел находилась в обьятиях воспаленной вакханки.
Какая очаровательный открылась моему взору! Какое зрелище заставляло мое мотор колотиться.
Фанни: О, что вы делаете, мадам! Пустите меня, учитель, прошу вас!
Галиани: Нет, нет, моя Фанни! Мое малец! Моя радость! Жизнь! Ты так очаровательна. Твоя милость видишь, я тебя люблю… схожу с ума! Попусту девушка сопротивлялась. Поцелуи заглушали ее крики. Сжатая в обьятиях, обвитая руками Галиани, по образу змеями, она билась точно голубка. Жарким обьятием схватив девушку, жена понесла ее на кровать и бросила туда свою добычу.
Фанни: Сколько вы? Боже! Постойте… но это весьма! Я буду кричать! Оставьте меня. Я вас боюсь.
Да поцелуи еще более горячие, заглушали ее крики. Шуршики обнимали ее все сильнее, и вот два тела слились в одно целое…
Галиани: Фанни, ко мне плотнее, отдайся ми всем телом… вот так! Моя забава! Вот, вот, как ты дрожишь дитя… ах, ты сдаешься.
Фанни: Это дурно… сие дурно… вы меня губите… я умираю.
Галиани: Прижми меня, моя пас… прижми сильнее. Как ты хороша… твоя милость наслаждаешься, ты счастлива? О боже!
Это было цирк безумия. Графиня с горяшими глазами, извиваясь, бросилась бери свою жертву, скорее испуганную, чем возбужденную. Их телодвижения и порывы безграмотный останавливались, огненные поцелуи заглушали крики и вздохи. Сексодром хрустела от исступленных толчков графини. Вскоре изнуренная, ослабевшая Фанни раскинула грабки, побледневшая она лежала, как прекрасная покойниц а…
Жена была в бреду. Наслаждение ее убивало, не завершаясь удовлетворением. Обезумевшая возлюбленная кинулась на ковер среди комнаты и, катаясь, принимала сумасбродные бесстыдные позы, пальцами пытаясь возбудить уходящее наслаждение. При этом зрелище мой разумение помутился. Одно мгновение мною владело отвращение и ярость, мне хотелось появиться перед графиней и обрушить в нее всю тяжесть презрения, но чувства мужской элемент преодолели рассудок.
Сбросив одежду, разгоряченный, я устремился к прекрасной Фанни. Встарь чем она поняла, что подверглась новому нападению, я, ликуя, почувствовал, наподобие подо мною отвечая каждому моему движению, колеблется и дрожит ее гибкое организм. Стискивая ее язычок, колючий и обжигающий, я скостил ее цирлы своими и наши души слились. Уничтоженный, потерянный в обьятиях Фанни, я неважный (=маловажный) почувствовал яростного натиска графини.
Приведенная в себя моими восклицаниями и вздохами, симпатия, охваченная яростью пыталась силой отрвать меня с моей подруги… пальцы и зубы ее впились ми в тело.
Двойное соприкосновение с телами, пылающими страстной жаждой, не более чем удвоило мое желание.
Я был охвачен пламенем. Сохраняя свое тезис властелина над телом Фанни, я в этой борьбе трех тел, смешавшихся, скрестившихся, сцепившихся любитель с другом, достиг того, что крепко стиснув чресла графини, я держал их развернутыми над своей головой.
— Галиани, ко ми, опирайся на руки и двигайся вперед!
Галиани поняла меня и я дым свободно вздохнуть и сунуть свой быстрый пожирающий пленный в ее воспаленное тело.
Фанни в забвении ласкала трепещущую соски, качавшуюся над ней. Очень быстро графиня была побеждена и усмирена.
Галиани: Кой огонь вы зажгли! Это слишко м… помилуйте… о! Мое сердце, боже, я задыхаюс ь…
Тело графини хоть головой об стену бейся откатилось в сторону. Фанни в безумном восторге вскинула шуршики мне на шею, обвилась вокруг меня и, прижавшись веточка, скрестила ноги у меня за спиной.
Фанни: Дорогостоящий мой… ко мне… весь ко мн е… ох… я чувствую, что-то куда-то погружаюсь…
И мы остались распростертыми товарищ на друге, оцепеневшими, неподвижными, с полуоткрытыми ртами, насилу-насилу дыша.
Понемногу мы пришли в себя. Все трое поднялись. С постой в отуплении смотрели друг на друга. Удивленная, устыдившаяся своего состояния, графинюшка, поспешно прикрылась. Фанни спряталась под простыней, вслед за (тем, как ребенок, осознавшая свой поступок, который стал сделано непоправим, горько заплакала, а графиня обратилась ко ми с едким упреком:
— Сударь, вы для меня отвратительная случай. Ваш поступок — само бесчестие и подлость. Вы заставляете меня стать как (рак.
Я попытался защищаться. Но графиня не позволила ми раскрыть рта.
— О, знаете, сударь, женщина не простит тому, кто именно использовал ее слабость.
Я как мог оправдывал себя пагубной непреодолимой страстью к ней, страстью, которую симпатия своей холодностью довела до отчаяния, побудившего к хитрости и хоть — насилию.
— Кроме того, — добавил я, — можете ли ваш брат допустить, что используете во зло допущенную изнурение. Я виноват, но не думайте о безумии, овладевшем моим сердцем, и отличается как небо от земли не думайте ни о чем, кроме наслаждения, которое может взяться потеряно сейчас же.
Пока графиня притворялась возмущенной, прятала голову в руках, я обратился к Фанни со словами:
— Воздержитесь через слез в наслаждении. Думайте только о блаженной сладости, соединившей нас, хрен с ним она останется в вашей памяти счастливо гармонией. Даю голову на отсечени, что никогда не испорчу памяти моего счастья, разглашением посторонним людям!
Исступление утих, слезы высохли, незаметно мы снова сплелись по сей день трое, состязаясь в шалостях, поцелуях и ласках.
— О, мои прекрасные подружки. — воскликнул я, — пусть себе никакая боязнь вас не омрачает. Отдадимся ведет дружбу) другу до конца! Может быть эта Морана будет последней… посвятим же ее одной радости жизни!
Галиани воскликнула: Участь брошен! К наслаждению! Фанни, сюда! Поцелуй же. Неужели, дурочка, не смущайся. Дай мне тебя изъеть. Я хочу вдохнуть тебя до самого сердца… Альоиз, к делу! О, вам великолепный зверь! Каким богатством вас наделила душа!
— Вы этому завидуете, Галиани? Так я начну с вы. Вы пренебрегали этим наслаждением? Теперь, отведав, вас его благославляете! Лежите, лежите и выставляйте мишень пользу кого моего нападения. Ах, сколько красоты в вашей позе! поддай жару Фанни сцепитесь ногами с графиней, введите сами мое сабля бейте в цель! Галиани:… а… а вы делаете преимущества.
Графиня качала бедрами, как бешеная, более, тем не менее, занятая поцелуями Фанни, чем моим стараниями.
Я воспользовался одним движением, которое однако спутало и быстро опрокинул Фанни на графиню.
В одно минут(к)а мы смешались все трое погрузившись в море наслаждений.
Галиани: Как будто за прихоть, Альоиз! Вы внезапно отвернулись через врага… о, я вас прощаю. Вы поняли, что же не стоит терять времени с бесчувственной.
Что сооружать — это мое печальное свойство — разлад с природой. Я желаю и чувствую всего лишь ужасное и чрезмерное. О, это страшно! Доходить до изнурения, раньше потери рассудка в самообмане. Всегда желать и никогда безлюдный (=малолюдный) знать удовлетворения.
Во всей речи слышалась такая челобитье, такое живое выражение безнадежного отчаяния, что я почувствовал себя как собака взволнованным. Эта женщина, делая зло, страдала самочки.
— Может быть это состояние проходящее, Галиани? Может непременничать вы слишком поддались влиянию губительных книг?
— О, ни слуху, нет, слушайте… и она начала рассказ своей жизни.
— Я была воспитана в италии теткой, оставшейся вдовой в в (высшей степени раннем возрасте. До 15 лет я, кроме религии, пшик не знала, я молилась только об избавлении с мук ада. Этот страх был внушен ми теткой, не смягчавшей его ни малейшим проявлением нежносии. Единственным удовольствием моей жизни был морфей, дни же протекали очень грустно. Иногда, по мнению утрам, тетка брала меня в свою постель и стискивала меня резко в обьятиях порывисто и судорожно. Она извивалась, запрокидывала голову и, обмякая, (нежданно- начинала бешено смеяться. Испуганная, я смотрела на нее никак не двигаясь, говоря себе, что ею овладела падучая желудок.
Однажды после долгого собеседования со священником, симпатия окликнула меня и заставила выслушать следующую речь почтенного отца:
— Дочерина моя, вы становитесь взрослая. Демон-соблазнитель может сконцентрировать на вас свой взор. Вы это живым ман почувствуете. В случае недостаточной чистоты и безгрешности — вы в опасности. Ваша недосягаемость зависит от вашей запятнанности.
Страданиями наш архиерей искупил себя, страданиями же и вы искупите ваши грехи. Приготовьтесь хлебнуть через край искупительной муке. Просите у бога сил и мужества, дабы достойно перенести испытания, которым будете подвергнуты на сегодняшний день вечером. Идите с миром, дочь моя!
Последние житье-бытье тетка неоднократно рассказывала мне о страстях и пытках которые стоило бы претерпеть ради искупления грехов.
Наедине я хотела западать и думать о боге, но меня преследовала мысль об ожидаемых мучениях.
Середи ночи ко мне вошла тетка. Она приказала ми раздеться догола, вымыла меня с ног до головы и велела одеть черное пеньюар, застегивающееся только на шее и имевшее разрез с шеи до низа.
Она сама надела такое но платье и мы, выйдя из дома, поехали в коляске.
Выше час мы очутились в огромном доме, обитом черной тканью и освещенном единственной лампой, подвешенной у потолка. Посерединке зала возвышался апалей, окруженный подушками.
— Станьте получи колени племянница, и подкрепите себя молитвой о мужественном перенесении всех мук, которые сулит вы бог.
Я едва успела повиноваться, как открылась потайная дверца в темноте и ко мне подошел монах, одетый опять же как и мы.
Бормоча какие-то слова, некто распахнул мою одежду и, отбросив полы в обе стороны, обнажил мое тор от шеи до пят. Легкая дрожь сотрясала монаха. Покоренный, без сомнения, зрелищем моего тела, он пробежал рукой повсеместно, коснувшись ниже талии, на мгновение остановился и, едва, просунул руку еще ниже.
— Вот источник греха у женщин. Возлюбленный должен быть немедленно наказан, произнес он могильным голосом. Кое-как он произнес эти слова, как на меня обрушились удары плетей.
Я вцепилась в апалей и всеми силами старалась приставки не- кричать, но напрасно — боль была непереносимой. Я бросилась в сторону с криком: "Помилуйте! Пощадите! Я не перенесу этой пытки, лучше убейте меня… сжальтесь!"
— Негодная, — воскликнула тетя с возмущением, бери пример с меня. При этих словах симпатия смело раскрылась и раздвинула бедра, подняв ноги вверх. Удары посыпались на нее градом. Ее плачь огласил залу, да монах был безжалостен. В одну минуту ее чресла окровавились, она же по времени выкрикивала: "Мощнее, еще сильнее… "
Это зрелище привело меня в бешенство.
Вдруг я почувствовала сверхестественную смелость и закричала, что готова выкинуть все!
Тетка немедленно встала и осыпала меня поцелуями.
Монахиня связал мне руки и закрыл глаза повязкой. Испытание возобновилась, но это было еще более страшно. скоро, оцепенев от боли
, я стала неподвижна, ничего сильнее не чувствуя…
Однако поверх ударов мне слышались невнятно какие-то крики, хохот, всплески ладоней, шлепающих по мнению телу. Смех был бессмысленный, судорожный предвестник каких-ведь ликующих чувств. Через минуту лишь один охриплый от сладострастия голос моей тетки царил надо этой страшной вакханалией звуков, над этой кровавой сатурналией.
Впоследствии я поняла, что это зрелище моей тетке нужно было, так чтоб будить желания, каждый мой подавленный вздох вызывал неспокойный порыв сладострастия уставший палач закончил пытку. Конец еще без дыхания, я была в ужасном состоянии, близком к смерти.
Всё же, овладевшая собой, я начала ощущать какой-то чудовищный зуд… мое тело трепетало и горело. Я слепо сделала скользящее движение вызванное непонятным мне зудом. Сразу две руки нервно схватили меня и что-ведь теплое, продолговатое стало биться в мои бедра… скользнуло вверх и неожиданно прокололо меня. В эту минуту мне почудилось, почему я разорвана пополам. Вне себя от ужаса я вскрикнула и почувствовала, какими судьбами в меня до конца задвинули твердое тело, раскрывшее меня. Мои окровавленные чресла раскинулись в стороны, мои нервы напряглись, а жилы надулись. Сильное трение, которое я ощутила и которое производилось с невероятной быстротой, манером) меня разожгло, что мне стало казаться разбор раскаленным докрасна железным стержнем.
Вскоре я впала в какое-так блаженство. Густая и горячая жидкость влилась в меня с молниеносной быстротой, прожигая наскрозь и щекотя сердце. Я превратилась в огненную лаву!!!
Я почувствовала, как во мне бежит острое и едкое истечение, которое вызвало умереть и не встать мне яростные телодвижения и, наконец, в изнеможении я упала в какую-ведь бездонную пропасть неслыханного наслаждения.
Фанни: Галиани, какая натюрморт! Вы вселяете в нас дьявола!
Галиани: Это уже не все. Мое наслаждение сменилось вскоре дикой болью я была ужасающе изнасилована. Сильнее 30 монахов по очереди набрасывались на оный пир… пир дьявола. Моя голова повисла. Разбитое, надломленное останки свалилось на подушки, подобно трупу. В состоянии близком к смерти я была отнесена держи постель.
Фанни: Какая отвратительная жестокость!
Галиани: О, отлично… отвратительная и губительна вернувшись к жизни и выздоровев, я поняла ужасную развращенность мое тетки и ее страшных соучастников. Я поклялась в смертельной ненависти к ним. И эту злоба я перенесла на всех мужчин. Мысль об их ласках переворачивала полно мое существо. Я не хотела больше такого унижения, я мало-: неграмотный хотела быть игрушкой их прихоти. Но мои проклятый темперамент требовал исхода. Лишь намного потом меня вылечили от ручного блуда уроки девушек монастыря искупления, так их роковая наука погубила меня навсегда!
Шелковичное) дерево рыдания заглушили пресекающийся голос графини. Ласки безвыгодный оказывал на нее действия. Я стремился переменить полилог и обратился к Фанни:
— Теперь за вами очередь, прекрасная Фанни. Вас в одну ночь посвятились во все тайны? Положим, расскажите, как и когда вы узнали впервые радости чувств?
Фанни: О, на гумне — ни снопа, скажу вам прямо, я на это не решусь.
Альоиз: Ваша стыд, по меньшей мере, здесь не ко времени.
Фанни: Случай не в том, но после рассказа графини тутти то, что я могу рассказать будет незначительно.
Альоиз: Настолько) (добр, не думайте этого, наивное дитя! К чему колебания ну? не связали нас одни чувства, одно кайф? Вам нечего краснеть, мы уже много совершили и о многом можем булькать.
Галиани: Моя прелесть. Мы вас поцелуем, для того чтоб заставить вас решиться посмотрите на Альоиза! До самого чего он в вас влюблен, Фанни, он вы угрожает!
Фанни: Нет, нет оставьте, Альоиз! Я приставки не- в силах больше… Галиани, как вы похотливы, Альоиз уходите.
Альоиз: Курций во всеоружии и поразит вас, иначе) будет то вы не расскажете нам одиссею своего девичества.
Фанни: Ваша сестра принуждаете к этому?
Альоиз и Галиани: Да, да!
Фанни: Я росла перед пятнадцати лет в полном неведении. Уверяю вас, хотя (бы) в мыслях не останавливалась на том, что малый отличается от женщины. Я, без сомнения, жила беспечно и счастливо. Но вот, оставшись одна, я почувствовала, не хуже кого будто томление по простору. Я разделась и улеглась почти не голая на диване… мне это (на)столь(ко) стыдно вспоминать. Я растянулась и раздвинула бедра, я двигалась тама и сюда. Не понимая, что со мной делается, я принимала самые непристойные позы. Гладкая атласная обивка дивана экий-то свежестью доставляла мне сладкое ощущение. Чисто я свободно дышала. Какое это было благостное и восхитительное ощущеньице, которое испытывало мое тело. Мне казалось, чисто я таю в лучах прекрасного солнца, становлюсь сильнее, с прицепом.
Альоиз: Фанни, вы поэтичная душа!
Фанни: Я вы совершенно точно описываю свои чувства. Мои тараньки с упоением блуждали по моему телу, руки ловили мою шею, лоно. Скользя вниз они останавливались и я против воли тонула в грезах. Краснобайство любви непрестанно звучали у меня в голове со своим неясным смыслом. Напоследях, я нашла, что я очень одинока, меня посетила какая-в таком случае жуткая пустота. Я поднялась с дивана и оглянулась вокруг. Некоторое момент я оставалась в задумчивости. Голова моя печально поникла, обрезки опустились.
Потом, оглядывая себя снова и трогая себя в который раз, я спрашивала себя: все ли во мне закончено? шабаш ли мое тело выполняет свое назначение? По наитию я понимала, что есть что-то, чего ми недостает и я желала этого всей душой. Вероятно, я имела личина помешанной, потому что я нередко ловила себя для том, что я безумно смеюсь. Руки мои раскрылись, как будто для того, чтобы охватить предмет моего вожделения. Я дошла прежде того, что обняла сама себя. Я стиснула мои конечности и ласкала, мне непрерывно было нужно живое, чужое тельце, которое можно было обнять и приласкать… в мое странной иллюзии я хватала себя, воображая свое диапир чужим.
Через стекло больших окон вдали виднелись огромные деревья и газоны, бесцельно манило пойти туда и поваляться на зелени, запропасть в чаще листьев. Я любовалась небом, мне хотелось перенестись наверх, исчезнуть в синеве, смешаться с тучами и ангелами. Я могла сойти с ума. Ихор горячо прилила к голове… вне себя через восторга, я откинулась на подушки и одну из них зажала посередке ногами, а другую обняла руками. Я безумно целовала ее, хотя (бы) улыбалась ей. Мне казалось, что она наделена способностью отзываться. Вдруг я остановилась. Я вздрагивала и мне казалось, что я тону и исчезаю.
Ахти, боже мой! — воскликнула я, вскакивая в испуге, чувствуя себя совсе мокрой. Ни аза не понимая в том, что во мне содеялось, мне стало страшно, я бросилась на колени, моля бога припомнить меня, если я поступила дурно.
Альоиз: Милая простодушность! Вы никому не доверились, не рассказали того, чисто вас так напугало?
Фанни: Нет, я никогда никому сего не рассказввала, не осмелилась бы… уже час назад я была невинной. Вы дали разгадку моей шарады.
Альоиз: О, Фанни, сие признание переполняет меня счастьем! Мой друг, разве прими еще доказательства моей любви, Галиани, будьте свидетельницей моей любви, смотри, как я полью сейчас этот божественный юный фиалка небесной росой.
Галиани: Какой огонь! Фанни, твоя милость уже обмираешь, о-о-о она наслаждается,
Альоиз: Я расстаюсь с душой. Я….
И сладкая зазноба кинула нас в опьянение, мы оба унеслись получай небо.
После минутного отдыха я счел своим долгом взяться к своему рассказу.
— Я родился, когда мои отец и матуличка были полны сил и молодости. Мое детство было счастливо и протекало вне слез и болезней. К тринадцати годам я был почти сделано мужчиной. Волнение крови и вожделение живо давали себя быть (знакомым. Предназначенный к принятию церковного сана, воспитанный со всей строгостью, я всеми силами подавлял в себя чувственные желания. Ночью во мне природа добивалась облегчения, хотя я боялся этого, как нарушения правил, в котором собственноручно (делать) не был виноват. Это противодействие, это внутренняя спор привели к тому, что я отупел и походил на слабоумного, иным часом мне случайно встретилась молодая женщина, то симпатия мне казалась живосветящейся и источающей чудесный огонь. Разгоряченная кровища приливала к голове все сильнее и чаще. Это миллионы длилось уже несколько месяцев когда однажды на ране я почувствовал, что все мои члены сводит судорогой. Близ этом я испытывал страшное напряжение, а затем конвульсию, (как) будто при падучей. Яркое движение предстало передо мной с новой силой. Моим взорам открылся бесконечный интересы, воспламененные небеса, прорезанные тысячами летящих ракет, ниспадая плавающих, наливающихся густо сапфировых и изумрудных искр. Пламя на небесах утихло — нонче голубоватый огонь пришел ему на смену. Ми казалось что я плавал где-то в мягком и приятном свете луны.
Я бредил любовью, наслаждением в самых непристойных выражениях, а шуршалки мои сотрясали мой высокомерный приап.
Впечатления, сохранившиеся с изучения мифологии, смешались теперь с видениями. Я видел Юпитера и с ним Юнону, хватающего ее из-за перул. Затем я присутствовал при оргии, при адской вакханалии в темной и глубокой пещере, охваченной зловониями: красноватый светик и отблески синие, зеленые отражались на телах сотен дьяволов с козлиными туловищами в самых причудливых и страстных позах. Они качались сверху качелях держа свои… наготове и залетая получи и распишись раскинувшуюся женшину, с размаху вонзая ей свое копьецо между ног. Другие, опрокинув непристойную набожную монахиню к устью головой, с сумашедшим смехом кувалдой всаживали ей живописный огненный приап и вызывали в ней с каждым ударом парекопизы неистового наслаждения третьи, с фитилями в руках зажигали кортик, стреляющее пылающим приапом, который бесстрашно принимала в щит своих раздвинутых бедер бешеная дьяволица. Повсюду слышалсяь гик и хохот, вздохи, обмороки сладострастия.
Я видел, как (белый дьявол, которого несли на руках четверо, раскачивал выспренно свое оружие сатанически-любовного наслаждения. Всякий падал вниз при его приближении.
Это было издевательским подражанием процессам святых тайн. Когда-когда дьявольский приап волнами изливал потоки жертвенной жидкости.
Кое-когда я начал приходить в себя от этого грозного приступа болезни, я почувствовал себя не в такой степени тяжко, но утешение духа усилилось.
Около моей постели сидели три женская половина человечества, еще молодые, одетые в прозрачные белые пенюары. Я думал, как у меня продолжается головокружение, но мне сказали, какими судьбами мой мудрый врач, разгадав мою болезнь, решил пустить в дело единственно нужное мне лекарство. Я тотчас схватил белую упругую ручку и осыпал ее поцелуями, а в отзыв на это свежие губы прильнули к моим губам.
Сие сладкое прикосновение меня наэлектризовало.
— Прекрасные подруги, воскликнул я, — дозвольте мне счастья! Я хочу бескрайнего счастья, я хочу помереть в ваших обьятиях! Отдайтесь моему восторгу, моему безумию!
Не мешкая же я отбросил все, что меня покрывало, и вытянулся получи и распишись постели выпрямился высоко мой ликующий приап, не принимая во внимание того я подложил под бедра подушки…
— Ну вона, вы, пленительная рыжеволосая девушка, с такой упругой и белой грудью, сядьте к моему изголовью анфас и раздвиньте ножки. Хорошо восхитительно! Светлокудрая, голубоглазая, ко ми! Ну, иди, сядь верхом н высокий мой седалище, царица! Возьми в руки этот пылающий скипитер и спрячь его до дна в своей империи… ух… так момент… качайся в такт, будто едешь медленной аллюр продли же удовольствие.
А ты, чудесная красавица, такая рослая с темными волосами, с восхитительными формами, обхвати ногами гляди здесь, сверху мою голову! Прекрасно! Догадалась с полуслова… раздвинь чресла пошире, еще, так, чтобы я мог тебя узнавать, а мой рот будет тебя пожирать, язык но влезет куда захочет. Зачем ты стоишь приближенно прямо? Спустись же, дай поцеловать твою шейку.
— Ко ми нагнись, ко мне! — закричала рыжеволосая, маня ее своим заостренным языком, тонким, что венецианская дева, подвинься, чтобы я могла лизать твои зенки и губы. Я люблю тебя… это мой божий)…. ну, положи свою руку сюда… скажем, потихоньку…
И вот каждый задвигался, зашевелился, подстрекая другого и добиваясь собственного удовлетворения.
Я пожирал эту сцену, полную воодушевления, сумасбродных и озорных поз. Немного погодя крики и вздохи перемешались, огонь пробежал по жилам. Я вздрогнул во всех отношениях телом. Мои руки блуждали по чьим-в таком случае горячим телам и находили те самые красоты милых женщин, которые заставляли меня крючиться о сладострастия. Потом губы сменили руки, жадно всасывая их гарполит, я кусала грыз. Мне кричали, чтобы я остановился, как будто это убийство, что я их покалечу, но сие только удваивало силы. Такая удивительная чрезмерность меня уморила. Руководитель бессильно опустилась. Я лишился сил. Мои красотки в свою очередь потеряли равновесие и лишились чувств. Я обнимал их бесчувственных, около последнем вздохе и тонул в собственных излияниях. Это было огненное экспирация, стремительное и бесконечное.
Галиани: Какую сладость вы вкусили, Альоиз! Не хуже кого я завидую этому! А ты, Фанни, бесчувственная? Она спит если угодно.
Фанни: Оставьте, Галиани, снимите вашу руку, симпатия меня давит. Я точно мертвая. Боже мой, какая воробьиная ночь… дайте спать…, и бедное дитя зевнуло, повернулось возьми дру бок и закрылось, маленькое и ослабевшее на углу кровати….
Я хотел вклепать ее к себе, но графиня знаком остановила меня.
Галиани: В помине (заводе) нет, нет. Я понимаю ее. Что касается меня, в таком случае я обладаю совершенно другим характером. Я чувствую страшное нервничанье. Я мучаюсь, я хоч у… ах взгляните. Я хочу смерти. У меня в душе беспорядок, а в душе огонь, и я не знаю, что бы такое забацать.
Альоиз: Что вы делаете, Галиани, вы встаете?
— Неважный (=маловажный) выдержу больше, я сгораю! Я хотела бы… еще бы утолите ж меня наконец!
Зубы графини сильно стучали, иллюминаторы вращались. Все в ней конвульсивно содрогалось. На нее было крайне смотреть. Даже Фанни поднялась, охваленная ужасом. Точно же касается меня, то я ожидал нервного припадка. Понапрасну покрывал я поцелуями важнейшие части ее тела, щупальцы устали в попытках схватить неукротимую фурию и успокоить.
Галиани: Спите, я оставлю вам… с этими словами она исчезла, выскользнув в распахнутую дверка.
Альоиз: Что она хочет? Вы понимаете, Фанни?
Фанни: Спокойнее, Альоиз. вы слышите? Она убивает себя. Господи мой, она заперла дверь. Ах, она в комнате Юлии. Постойте, шелковичное) дерево есть стеклянная рама, через нее можно полно увидеть… придвиньте диван и влезайте…
Нашим глазам открылось невероятное шоу: при свете ночника графиня с бешеными рыданиями каталась соответственно полу из кошачьих шкурок. Видимо кошачьи шкурки чувствительно возбуждали ее. Ну, конечно, женщины-вакханки всякий раз пользовались этим на сатурналиях, с пеной на губах, вращая глазами и шевеля бедрами, запачканными семенем и кровью.
От случая к случаю графиня вскидывала ноги высоко кверху, почти вставая получай голову, потом с жутким смехом валилась опять держи спину. И бедра терлись о меховую поверхность с бесподобной ловкостью…
P.S. ото публикатора. Это произведение приписывается классику французской романтической литературы Альфреду мол Мюссе (1810-1857). Роман был опубликован анонимно в 1833 году. Забавно отметить что в июне 1833 лета де Мюссе познакомился с Жорж Санд и полюбил её, несмотря на семилетнюю разницу в возрасте. Во всех документах, относящихся к истории их взаимоотношений, рисуется ступенчатость характера Мюссе, его капризы, припадки ревности, чередующиеся с периодами обожания. Их соединение длилась полтора года; в конце концов Жорж Санд, утомленная нервными припадками писателя, оставила Мюссе в угоду его лечащего врача.
P.S.S. Следующие части "Галиани" я выпускать не буду (кому интересно, пусть сам ищет в интернете). Предупрежу не более, что концовка повествования отнюдь не хеппи-енд.
