Сaмoлeт, выпoлняющий рeйс в Тaилaнд, вырулил нa взлeтную пoлoсу лoндoнскoгo aэрoпoртa Xитрoу. Эммaнуэль былa впeрвыe в бритaнскoй стoлицe. Зaпax нoвoй кoжи, плoтнo устoявшийся в aвтoмoбилe, oсвeщeниe, тaк нeпoxoжee нa пaрижскoe, – вoт и всe, чтo oнa мoглa узнaть и пoчувствoвaть зa нeскoлькo чaсoв, прoвeдeнныx в Лoндoнe. Oнa нe пoнимaлa, чтo гoвoрил eй улыбaющийся чeлoвeк, прoвoжaвший ee к сaмoлeту, нo этo ee ни на йоту нe бeспoкoилo. Сeрдцe ee, прaвдa, билoсь нeмнoжкo сильнee, чeм oбычнo, нo нe с стрaxa – eстeствeннoe вoлнeниe чужeстрaнцa в нeзнaкoмoй стрaнe. Пoстeпeннo этo вoлнeниe пeрexoдит в кaкую-тo эйфoрию, eй нaчинaeт всe нрaвиться: и гoлубaя унифoрмa пeрсoнaлa, и ритуaл прoвeрки пeрeд турникeтoм. Тaк всe и нaдo, чтoбы eй былo xoрoшo и пoкoйнo в тoм мирe, кoтoрый нa двeнaдцaть чaсoв пoлeтa стaнeт ee мирoм: мирoм с прaвилaми, oтличaющимися oт привычныx, прaвилaми бoлee стрoгими, нo, мoжeт браться, пoтoму и бoлee вoлнующими. A этa крылaтaя aрxитeктурa мeтaллa, oтдeлившaя ee oт прoзрaчнoгo пoлудня рaннeгo aнглийскoгo лeтa!
Мeстo Эммaнуэль oкaзывaeтся срaзу жe зa пeрeгoрoдкoй: здeсь понятие пaссaжирa упирaeтся прямo в стeнку. Экaя вaжнoсть! Эммaнуэль тoлькo бы oтдaться пoкoю этoгo глубoкoгo крeслa, пoгрузиться в нeгo, oщутить зaтылкoм элaстичнoсть oбивки и выбусать пoудoбнee свoи прeкрaсныe длинныe нoги – нoги сирeны.
Oнa eщe нe успeлa устрoиться, a oкoлo ужe стoял стюaрд: пoкaзывaeт, кaк лeгким нaжaтиeм рычaгa крeслo прeврaщaeтся в спaльнoe лoжe. A пoтoм зaпoрxaли растопырки стюaрдeссы, устрaивaющeй нa пoлкax бaгaж пaссaжирoв. Здeсь жe и лeгкaя, с кoжи мoлoчнoгo цвeтa сумкa Эммaнуэль – всe, чтo возлюбленная взяла с собой в кабину: она не собиралась ни менять гардероб во время полета, ни писать, даже декламировать ей не хотелось. Стюардесса лепечет по-французски, и последние небольшие затруднения Лондона покамест исчезают…
Девушка наклоняется к Эммануэль: соломенные волосы англичанки еще более подчеркивают смоль волос француженки. Обе они одеты едва одинаково: на каждой юбка-оттоманка и белая блузка. Впрочем угадываемый под блузкой англичанки лифчик лишал ее контур той легкомысленной свободы, по которой можно было просто так понять, что Эммануэль обходится без этой вещи женского туалета. И если правила компании строго предписывали первой плотно застегнутый воротник, то корсаж второй был хватит за глаза широко распахнут, и внимательный наблюдатель, заглянув туда, был в состоянии получить полное представление о том, как выглядит сердце юной француженки.
Эммануэль понравилось, что стюардесса молода и яко глаза ее, так же как и глаза Эммануэль, были окружены россыпью мелких, еле-еле заметных солнечных веснушек.
– Салон, – услышала симпатия пояснения, – последний в самолете, ближе всех к хвосту. После этого немного больше трясет, но (в голосе стюардессы зазвучала чванство) в салонах «люкс» пассажирам «Ликорна» обеспечен доскональный комфорт – в туристском классе нет ни такого простора окрест, ни таких мягких кресел, ни занавесок, обеспечивающих полную отдельность от соседей.
Стыдиться ли тех привилегий, которые предоставлены Эммануэль в числе других пассажиров салона «пышность»? Конечно же, нет, но от избытка внимания Эммануэль альфа и омега испытывать почти физическую тяжесть.
А стюардесса уже расхваливала красы туалетных салонов:
– Как только закончится общество высоты, пассажиры могут пользоваться ими. Они многочисленны, расположены в разных отсеках корабля. Кабы вы ищете общения, к вашим услугам два бара, ваша милость можете побродить по всем закоулкам самолета. В противном случае же вы нелюдимы, то можно и никого неважный (=маловажный) видеть, кроме тех трех пассажиров, которые разделяют с вами вашу кабину. Может вестись, вы хотите что-нибудь почитать?
– (премного, – отвечает Эммануэль. – Вы очень любезны, однако мне что-то не хочется.
Она думала, о нежели бы спросить, чтобы доставить удовольствие очаровательной хозяйке. Осведомиться самолетом? С какой скоростью он летит?
– В круглых цифрах тысяча километров в час. И может находиться в воздухе цифра часов без посадки.
Значит, с одной промежуточной посадкой тяга Эммануэль займет менее полу суток. Но – неравные часовые пояса – она прибудет в Бангкок всего только завтра утром, в девять утра по тамошнему времени. В общем, ей вничью другим не придется заниматься, как только поесть, заснуть и проснуться.
Двое детей, мальчик и девочка, одинаковые друг на друга так, как могут быть похожи токмо близнецы, раздвинули занавеску. Типичные английские школьники, приятно-рыжие, старающиеся держаться с достоинством, чуть-чуть презрительно, но то и дело срывающиеся в каком-нибудь неловком жесте река возгласе. Их места были отделены от Эммануэль узким проходом. Эммануэль, стараясь, с намерением это было незаметно, принялась рассматривать своих попутчиков. Так вот вошел последний из пассажиров, и внимание желторотый женщины сразу же переключилось на него.
Раньше среднего роста, черноусый, с резко очерченным подбородком, симпатия возвышался над Эммануэль, укладывая на багажную полку черную сумку, удивительно пахнувшую кожей. И костюм, и внешность незнакомца были отмечены Эммануэль. Чудо собой, элегантен, чего еще желать от соседа по части креслу в самолете!
Сколько ему могло бы -побывать) лет? Лет сорок, а может быть, и все полсотенная вон какие усталые морщины вокруг глаз, морщины мудрости… С ним ми повезло больше, подумала Эммануэль, чем с английскими ребятишками. Только тут же усмехнулась своей поспешной симпатии: какая расхождение – ведь это всего лишь одна ноченька.
Блаженное безразличие, в которое она начинала погружаться, прервалось всего только на мгновенье, когда Эммануэль увидела, как, покидая их ахтерпик, стюардесса задела колени невидимого пассажира, даже без- задела – бедро, прикрытое голубой юбкой, прижалось к мужскому колену. Только Эммануэль тут же упрекнула себя за подозрение и поспешила отвести взгляд. Строчка из чьих-ведь стихов проплыла в ее голове: «Средь одиночества и пустоты…» Эммануэль тряхнула головой, кудер упали на щеки, и вдруг занавеска снова раздвинулась. Юная преподавательница вернулась: «Не хотите ли, чтобы я представила вас ваших спутников?» И, не дожидаясь ответа, произнесла какое-ведь имя. Эммануэль услышала что-то похожее бери «Эйзенхауэр», и почему-то эта семья тоже понравилась Эммануэль. Она широко улыбнулась, и мужчинища начал ей что-то говорить, но отчего? Стюардесса пришла на помощь Эммануэль: она аллегро расспросила своих соотечественников и, повернувшись к пассажирке, рассмеялась, альвеола языка промелькнул между крепкими ровными зубами: «Отставной козы барабанщик из ваших соседей не знает французского! Видишь хорошая возможность попрактиковаться в английском!»
Прежде нежели Эммануэль ответила, воздушная фея исчезла, проделав возьми прощанье изящный пируэт. Эммануэль предстояло снова удариться в одиночество.
Но мистер «что-то-почитай-Эйзенхауэр» все пытался говорить с нею, испытно, чуть ли не по слогам, выговаривая текст. Эммануэль сделала капризную гримаску и детским обиженным голосом протянула: «Je ne comprends rien». Бритиш покорно замолчал.
Но тут ожил запрятанный в складках обивки громкоговоритель: после того как голос, говорящий по-английски, смолк, Эммануэль, услышала знакомую интонацию прелестной стюардессы, произносящей за-французски (конечно же, специально для Эммануэль) весь век слова, которые полагается произносить при начале полета. Возлюбленная пожелала счастливого пути пассажирам корабля, сообщила минута, перечислила членов экипажа, предупредила, что через немножечко секунд самолет начнет выруливать на взлетную полосу, яко должны быть пристегнуты ремни (тут же появился официант и помог пристегнуться), что пассажиров просят не вырастать с мест, пока не погаснут красные лампочки получи и распишись табло.
Зашелестели голоса пассажиров. Эммануэль даже далеко не заметила момента взлета и лишь минут через пятеро сообразила, что она уже в воздухе. О погасшем щит она догадалась лишь по тому, что припольщик поднялся со своего кресла и жестом предложил ей избыть от жакета, который она неизвестно зачем держала получай коленях. Пожалуйста, она весьма, благодарна. С легким поклоном дьявол повесил жакет на плечики под потолком салона, опосля сел, раскрыл книжку и погрузился в чтение, ни разу сильнее не посмотрев в сторону Эммануэль. Появился официант (хана тот же стюард, но теперь в белой куртке), неся в руках меджмеи со множеством напитков. Эммануэль выбрала коктейль, показавшийся ей знакомым в соответствии с цвету, но уже после первого глотка поняла, аюшки? обозналась: этот был гораздо крепче.
То, аюшки? по ту сторону жалюзи должно было носить имя послеполуденным временем, прошло для Эммануэль в таких важных занятиях: симпатия грызла бисквиты, пила чай, листала, не читая, журналишко, предложенный ей стюардессой; она отказалась от сильнее серьезного чтения – так не хотелось разбрасывать впечатление, получаемое ею от глагола «планировать».
Позднее перед нею поставили маленький мензула с уймой узнаваемых с трудом блюд. Но вот бутылочка шампанского, укрепленная в углублении стола, была всесторонне понятной, и Эммануэль не отказала себе в полном стакане сего напитка. Обед длился, как ей показалось, будильник, но она не спешила его закончить, неведомо зачем ей пришлась по душе эта игра. Возлюбленная забавлялась, пробуя то и это – всякие десерты, кофейло-помойло в кукольных чашечках, ликер в высокой узкой рюмке. И когда-когда пришли, чтобы унести столик, Эммануэль уже обрела полную победительность в благополучии путешествия и в том, что жизнь прекрасна.
В слабом золотистом свете, струящемся изо диффузора, ноги Эммануэль под невидимым нейлоном казались окончательно голыми. Пассажир оторвался от книги. Эммануэль понимала, аюшки? он любуется ее ногами, ну и пусть – смеху будет! было бы натягивать на них юбку, также к тому же она была и не такая стрела-змея длинная. Да с чего бы вдруг ей краска (стыда) на лице своих колен? Ей, которая так любит давать под зад коленом их из-под платья! Она знала, якобы волнующе выглядят ее коленки: загорелые, цвета подрумяненного пища, с ямочками. Она сама смотрела на них и чувствовала, что же сейчас в этом рассеянном свете они кажутся паче вызывающими, чем если бы она выходила в полуночь из ванны под мощными лучами прожектора. Представив себя это, она почувствовала, как кровь все крепче стучит в ее венах и как набухает кровью изножье живота. И вот она смыкает веки и видит себя полностью нагой. Эммануэль отдается соблазну этого нарцистического любованья, прежде которым, она уже знает, окажется беззащитна и для этот раз. Они приближаются, минуты наслаждения в одиночестве: расслабляющая слабость охватывает все ее тело. Какие-то неясные желания пробуждаются в ней – сие совсем не похоже на то, что симпатия испытывает, вытянувшись на нагретом жарким солнцем пляже. Последовательно, по мере того, как ее губы становятся влажными, титьки твердеют и ноги напрягаются, готовые вздрогнуть от легчайшего прикосновения, в ее мозгу возникают образы, бесформенные, неясные, однако это именно они покрывают испариной ее кожу и выгибают ее поясницу. Малозаметно, но уверенно подрагивания корпуса лайнера передаются всему телу Эммануэль, и симпатия содрогается в этом же ритме. Какая-то теплая плазмон. Ant. спуск поднимается по ее ногам, раздвигает колени – то-то и есть там находится как бы центр всех сих непонятных пока содроганий, – неумолимо заставляя дрожать как в лихорадке ее бедра и всю ее дрожать, как ото озноба.
И вот смутные образы начинают приобретать тень: губы прикасаются к ее коже, какие-то неведомые отростки фаллической склад стремятся прижаться к ней, трутся об нее, стараются протянуть себе путь от колен выше и выше, развить бедра, раскрыть расщелину раковины, проникнуть туда; с трудом, с усилием, только им удается это. И вот эти неудержимые фаллосы ранее там, один за другим они движутся трендец дальше и глубже в Эммануэль, насыщая ее своей плотью и отдавая ей приманка соки.
Стюардесса, решившая, что Эммануэль заснула, нажимает вымбовка кресла, опрокидывая спинку. Она прикрывает легким кашемировым одеялом длинные ослабевшие уходим пассажирки, которые при движении кресла открылись опять больше. Сосед встает и проделывает ту же процедуру со своим креслом, Эммануэль с начала оказывается с ним на одном уровне. Дети поуже давно уснули. Стюардесса желает всем спокойной ночи и гасит плафоны. Пока что только два ночника мешают людям и предметам целиком растаять во мраке.
Эммануэль вся погружена в свое третье забытье, она словно и не заметила всех сих маневров. Правая ее рука медленно ползет точно по животу, останавливается, добравшись до лобка, – сие движение нельзя скрыть и в полумраке, но кто его может подметить? Кончиками пальцев она берется за подол юбки, узкая юбчонка мешает широко раскинуть ноги. Но, наконец, щипанцы нащупывают сквозь тонкую ткань то, что искали, и капельный бутон плоти напрягается под их нежным, да настойчивым прикосновением. Некоторое время Эммануэль позволяет своему телу присутствовать в покое. Она пытается отдалить завершение. Но сил безграмотный хватает, и она с приглушенным стоном начинает двигать индикационный палец, погружая его все глубже и глубже в себя. И приближенно тотчас же на ее руку ложится мужская власть.
Дыхание Эммануэль перехватывает, словно ее окатило градом ледяной воды, она чувствует, как напряглись полно ее мускулы и нервы. Фильм прервали на середине, у нее неважный (=маловажный) остается ни чувств, ни мыслей. Она замирает. Только это не шок, не ожог стыда. И преступницей, застигнутой получи месте преступления, она себя ничуть не чувствует. Сообразно правде говоря, она не может себе вбить в голову ни жеста мужчины, ни своего собственного поведения. Сколько-то произошло, и все тут, а что именно – симпатия об этом не хочет и думать. Сознание вдругорядь в тумане, но только теперь она уже ждет осуществления своих смутных грез.
Лапа мужчины неподвижна. Но сама ее тяжесть прижимает руку Эммануэль ещё раз теснее к напряженному бутону плоти.
И так продолжается хватит долго.
Потом Эммануэль почувствовала, как другой рукой симпатия решительно отбрасывает в сторону покрывало, рука тянется к коленям, отзывчиво ощупывая все выпуклости я углубления. Потом добирается, перед разлукой, до кромки чулка.
От прикосновения к голой коже Эммануэль вздрогнула, можно подумать пытаясь прогнать оцепенение, сбросить с себя эти колдовство. Но то ли не зная в точности, аюшки? же ей хочется, то ли понимая, яко ее слабых сил не хватит на так, чтобы
вырваться из мужских рук, она лишь только неловким движением приподняла грудь, прикрыла, как бы защищаясь свободной рукой нестандартный живот и повернулась чуть набок. Проще всего – симпатия понимала это – было бы крепко сцепить. Ant. разжать ноги, но этот жест показался ей через силу смешным, он отдавал такой недостойной жеманностью, ась? она, конечно же, не решилась на него. До скорого что будет! И она снова опрокинулась в ту сладкую недвижность, в какой пребывала до этого.
А руки мужчины (в же оторвались от нее, словно желая отоварить Эммануэль даже за слабую попытку сопротивления. Хотя не успела она объяснить себе это внезапное гиджра, как они вернулись: быстро и уверенно эти шуршики расстегнули молнию юбки от бедра до колена. В рассуждении сего поднялись выше. Одна скользнула под трусики Эммануэль, грудь, прозрачные, как все, что она носила. А носила симпатия пояс для чулок, иногда нижнюю юбку, только никогда не пользовалась ни грацией, ни лифчиком. Зато в магазинах Сен-Оноре, где она выбирала на себя белье, она любила примерять и то, и другое. Ей нравилось, кое-когда продавщицы – почти невесомые блондинки, брюнетки, рыжие – склонялись к ее коленям, примеряя подследники, трусики, различные «каш-секс», рано ли их нежные пальцы, поднося ей лифчик, чуточку касались ее груди. Эти прикосновения заставляли Эммануэль блаженно глаз от предвкушения чего-то таинственного и сладкого.
Гарполит Эммануэль было теперь в таком положении, что всякая желание высвободиться оказалась бы невозможной. Мужчина гладил ее сердитый живот, как гладят по холке разгоряченную вьючная, и постепенно спускался все ниже и ниже. Пальцы пробежали в области всему паху, потом ладонь принялась как бы проутюживать все складки, и вот пальцы уже на лобке, путаются в руне, покрывающем его, двигаются, точно измеряя площадь треугольника, очерчивают все его стороны. Нательный угол широко открыт (рисунок довольно редкий, зато увековеченный в иных античных изображениях).
Нагулявшись вволю вдоль животу, рука пытается теперь раздвинуть бедра Эммануэль. Женщина мешает этому, но все же бедра раздвигаются, и гляди уже под рукой горячая, вздрагивающая расщелина. Длань ласкает ее будто бы успокаивая, ласкает малограмотный торопясь, поглаживает лепестки губ, чуть-чуть раздвигает их и таково же медленно приближается к бутону плоти. А он поуже ждет, выпрямившись и напрягшись. Кусая губы, чтобы удержать стоны, подступающие к горлу, Эммануэль выгибает спину. Симпатия задыхается от ожидания спазм. Скорее, скорее! Однако мужчина никак не хочет торопиться.
В игре участвует просто-напросто его рука. Сам же он остается всё спокойным и безмолвным. А Эммануэль вертит головой во повально стороны, стонет, с губ ее срываются чуть ли мало-: неграмотный слова мольбы. Сквозь выступившие на ресницах мокрота она старается хотя бы разглядеть своего партнера.
Же вот рука, по-прежнему прижатая к тому месту, идеже она зажгла столь жаркое пламя, замерла. И вторично движение: мужчина склоняется к Эммануэль, берет ее руку в свою и охота ее к себе, к предусмотрительно расстегнутому клапану брюк и а там, пока женская рука не натыкается на твердое рукоятка копья и сейчас же обхватывает его цепкими пальцами. В таком случае убыстряя, то замедляя темп, мужчина начинает возглавлять (команду) движениями этой руки, пока не убеждается, а может вполне доверить своей подруге действовать числом ее собственному усмотрению; теперь он видит, сколько детская уступчивость и покорность Эммануэль скрывали достаточный заматерелость и умение.
Эммануэль подалась вперед – так ее рукам удобнее осиливать с порученной им работой, а сосед расположился так, затем чтобы как можно щедрее оросить тело партнерши тем, в чем дело? вот-вот брызнет из него. Но до ((сего он все еще сдерживался, и руки Эммануэль двигались к истоку и вниз, все более смелея, и теперь уже переходили к больше утонченным приемам: поглаживали взбугрившиеся вены, пощипывали навершье копья, старались даже, несмотря на тесноту брюк, доплеться и до тестикул. Сжимая кулачки, Эммануэль чувствовала кожей, чисто набухает эта твердая и нежная плоть, готовая вишь-вот взорваться горячей струей.
И вот они потекли, сии длинные, белые, пряные струи на руки Эммануэль, нате ее голый живот, на лицо, на патлы. Казалось, поток их никогда не иссякнет. Симпатия чувствовала, как он течет в ее горло, и мелкозубка, чуть ли не захлебываясь. Дикий хмель, беспардонность наслаждения овладели ею. Она опустила безвольные рычаги, но мужские пальцы вновь прижались к бутону ее плоти, и симпатия застонала от счастья.
Заговорило радио. Приглушенным знакомым голосом оно объявило, что такое? через полчаса самолет приземлится в Бахрейне. Местное грядущее – полночь, ужин будет подан в аэропорту.
Мир делался постепенно ярче и ярче, словно кабину болтун сияние восходящего солнца. Эммануэль подняла упавшее получай пол покрывало, ей хотелось вытереть то, нежели она была так обильно орошена. Она задрала юбку, обнажила сматываем удочки. Так и застала свою пассажирку вошедшая в кабину бортпроводница: сидящей на спинке все еще горизонтально расположенного кресла, старающейся обусловить в порядок свой костюм.
– Вы хорошо спали? – спросила щелка игривым тоном. Эммануэль застегнула пряжку.
– Я абсолютно измяла блузку.
Она посмотрела на влажные пятна, проступившие около воротника.
– Может быть, вы хотите поменять гардероб? – спросила стюардесса.
– Нет, пожалуй, – Эммануэль сделала легкую гримаску, словно бы удерживаясь от смешка.
Глаза двух молодых женщин встретились и поняли кто с кем (друзья друга: обе казались немного смущенными.
Мужчина наблюдательно смотрел на их. На его костюме безлюдный (=малолюдный) появилось ни малейшей складки, рубашка была настоль же белоснежна, как и в минуту отлета, галстук был аминь так же аккуратно завязан.
– Пойдемте со мной, – предложила юная учительница. Эммануэль обогнула кресло соседа… Она оказалась в роскошной туалетной комнате, с зеркалами, мраморными умывальниками и креслами изо белой кожи.
– Подождите меня!
Стюардесса исчезла и спустя несколько минут вернулась с небольшим чемоданчиком. Откинув крышку, симпатия вынула маленький пуловер цвета опавших листьев, экой тонкий, что он вполне мог уместиться в горсти. Девочка встряхнула его, и он, как воздушный шарик, чуточку было не взмыл к потолку. Восхищенная Эммануэль подхватила его.
– Ваша милость хотите мне одолжить эту прелесть?
– На гумне — ни снопа, это мой маленький подарок. Возьмите его, теб. Он вам должен подойти, это ваш манера.
– Но…
Стюардесса приложила палец к губам и выпятила их, маленько округлив, как бы предупреждая всякое возражение. Эммануэль отнюдь не могла наглядеться на сияющие глаза молодой англичанки. Возлюбленная потянулась было к ней, хотела поцеловать в знак благодарности, же стюардесса уже протягивала ей еще что-так – маленький серебристый флакон:
– Попробуйте сие средство, оно удивительно.
Пассажирка освежила лицо, растопырки, душистым тампоном протерла грудь и, спохватившись, быстро расстегнула пуговицы блузки. Закинув вслед за голову руки, она сбросила блузку на снег ковер и, довольная, вздохнула полной грудью, внезапно оглушенная своей полунаготой. С пылающим фасом повернулась она к стюардессе. Та наклонилась к упавшей блузке, подняла и зарывшись в нее из себя, воскликнула с усмешкой:
– О, что за чудесный тяжелый дух!
Эммануэль замерла. Как некстати сейчас напоминания о недавней невероятной сцене. Ей желательно одного: сбросить к черту юбку, чулки и остаться капли обнаженной перед этой восхитительной девицей. Ее щупальцы боролись с застежкой пояса.
Стюардесса подошла ближе и провела щеткой по мнению волосам Эммануэль:
– Какие у вас густые и черные я у папы дурочка. Какие оттенки! Если б у меня были такие!
– А ми нравятся ваши! – воскликнула Эммануэль. О, если бы ее новая односумка тоже захотела бы раздеться! И следующую фразу Эммануэль произнесла негаданность охрипшим голосом:
– А можно принять душ после этого, в самолете?
– Конечно, но лучше немного стать жертвой. В аэропорту роскошные ванные комнаты. Да, впрочем, вас не хватит времени. Через пять минут пишущий эти строки начнем заходить на посадку.
Как можно было смириться с этим! Губы Эммануэль задрожали, и она потянула застежку юбки.
– Надевайте побыстрее, – возразила англичанка, протягивая Эммануэль свой взятка.
Она помогла просунуть голову в узкий ворот. Фуфайка так плотно обтянул стан Эммануэль, что титьки торчали под ним, словно он должен был безвыгодный скрывать, а подчеркивать наготу. Стюардесса посмотрела на грудка Эммануэль, будто только сейчас ее увидела:
– Боженька мой, до чего ж вы соблазнительны!
И кончиком указательного пальца возлюбленная словно нажала кнопку звонка. Глаза Эммануэль вспыхнули радостью.
– А правота ли, что все стюардессы должны быть девственницами?
В толк послышался звонкий смех, а затем девушка распахнула проем туалета:
– Поторопимся, уже горит красная лампочка. Автор приземляемся.
Эммануэль нахмурилась: у нее не было ни малейшего желания по новой очутиться рядом со своим соседом.
Аэропорт показался ей безбожно скучным. Да и что интересного может быть тут. Ant. там, среди арабских пустынь! Все было никелировано, дистиллировано, стерильно, можно представить внутренность спутника, который как раз сейчас показывали сидящим передо телевизором пассажирам. Без всякого удовольствия стояла возлюбленная под душем, а потом пила чай, жевала безе в обществе нескольких пассажиров, среди которых был и «ее седок».
Она смотрела на него с удивлением, пытаясь уяснить, что же было с нею за час впредь до этого. Эпизод так плохо вязался со всей предыдущей жизнью Эммануэль. А точно, может быть, все это ей почудилось? Лады, что думать об этом! Она должна упрощенно все забыть.
Самолет преобразился за время отсутствия пассажиров. Весь было прибрано, новые покрывала лежали на спальных местах, непосредственный воздух наполнял салоны и кабины. Вошел официант. Желают ли господа аюшки?-нибудь выпить? Нет? Тогда спокойной ночи! Спокойной ночи пожелала по всем статьям и стюардесса. И весь этот церемониал снова восхитил Эммануэль, и симпатия снова почувствовала себя счастливой – но сделано по-спокойному, по-обычному, не так, точь в точь за несколько часов до этого, в начале полета.
Возлюбленная откинулась на спину. Ей захотелось пошевелить ногами. Поочередно она подняла их вверх, сгибая и разгибая в коленях, играя мускулами икр, потирая лодыжки одна об одну. Симпатия наслаждалась этой гимнастикой. Чтобы чувствовать свободней, подобрала юбку.
«Нешто только мои колени, – рассуждала она, – стоят того, для того чтоб на них смотрели? Нет, все мои лапти – загляденье. Да разве только они одни? А точно мне нравится моя кожа: она загорает от балды, никогда не становится смуглой до черноты, а только слегка подрумянивается. А разве моя попка может безвыгодный нравиться? А эти ягодки на кончиках моих грудей? Ми и самой хотелось бы их попробовать».
Подлунная плафона начал ослабевать, и она со вздохом натянула сверху себя легкое тонкое покрывало, предоставленное авиакомпанией угоду кому) удобства Эммануэль, чтобы ей легче мечталось и грезилось.
В эту пору остался гореть только один ночник. Эммануэль повернулась держи бок, решившись, наконец, взглянуть на своего соседа впервинку после возвращения в самолет. И тут же встретилась с его пристальным взглядом, думается он только и ждал, когда же, наконец, повернутся к нему. Вроде минут они лежали молча, глаза в глаза. В этом молчании, в этом взгляде было яко-то такое, что привлекло Эммануэль и тогда, возле первой встрече: что-то покровительственное и одновременно заинтересованное. И сие опять понравилось ей. И потому она улыбнулась, прикрыв ставни. Она не могла понять, чего же ей чешется на этот раз. Но вот, как стих любимой песни, в ней опять зазвучало: «Ахти, до чего же я хороша, до чего но соблазнительно выгляжу…» Когда мужчина, приподнявшись в локте, потянулся к ней, она открыла глаза и встретила его засос спокойно, радостно. Губы его были свежи и солоноваты, подобно ((тому) как) вкус моря.
Она подняла руки, готовясь сбросить с себя пуловер. Она предвкушала, как красиво возникнут в полумраке ее женские молочные железы. И она совсем не помогала раздевать себя: неужто можно было испортить ему удовольствие? Только чуточку-чуть приподняла бедра, когда он стягивал с нее трусы.
И только теперь, раздев ее полностью, он привлек Эммануэль к себя, и начались ласки. Повсюду. От макушки до пяток. Пусто не пропуская. А ей так хотелось поскорее предпринимать любовью, что у нее даже закололо сердце, и магазин, подкативший к горлу, начал душить ее. Она испугалась в) такой степени, что чуть было не вскрикнула, не позвала получи помощь, но мужчина снова прилип к ней, а рученька его прошла по борозде, разделяющей ее дристалище, и палец его, расширяя узкую, трепещущую расселину, вонзился в глубину. А губы его впились в ее губы и пили, пили изо этого источника… Эммануэль постанывала, не, разбирая внятно, откуда эта боль: палец ли, раздирающий ее, то есть (т. е.) рот, душащий каждое движение, каждый вздох, ротик, буквально пожирающий ее. И неотступно было воспоминание о часть длинном изогнутом орудии, которое она держала в руках, великолепном, могучем, раскаленном, пышущем нетерпением и насилу-насилу сдерживаемой мощью. И она застонала так жалобно, чисто ее, наконец, пожалели: она почувствовала на своем животе так мощное и упругое прикосновение, которого она так иступленно ждала. Сильные шуршалки подняли ее, и вот она лежит на правом боку, фасом к проходу. Меньше метра отделяет ее от близнецов англичан…
P.S. с публикатора. Авторство знаменитого эротического романа "Эммануэль" маловыгодный то, чтобы покрыто мраком тайны, но и кроме мифологичности вокруг фигуры автора (или авторов) тута не обошлось. Желающих узнать подробности отсылаю к статье "Эмманюэль Арсан" в Википедии.
P.S.S. Продолжения сего повествования в следующих постах не будет. Я просто помещаю таковой легендарный текст в категорию "Классика" в тамга протеста против захламленности этой категории на портале низкопробными с психологической и литературной точки зрения текстами. Сыздавна пора эту категорию, в которой нужно бы издавать только литературные эталоны эротики, очистить от хлама… Начинай и заодно призыв ко всем авторам портала BW словами незабвенного Павла Афанасьевича Фамусова: "Учились бы для старших глядя!!!"
